Хочу иметь я этот мир, весь - от земли до звезд. (с)
Название: Последняя поэма
Фэндом: ОЭ
Рейтинг: без.
Дисклеймер: На Приддов не претендую, а особняк отдайте, ибо мой.
Примечание: Когда-то у KoriTora в ходе обсуждения очередных фантазий меня понесло. Ну вот, собственно, результат.
А, да, еще кое-что. _ Scarlett _, на самом деле, это для тебя. Твои прекрасные спрутики) Я тебя очень люблю, солнышко мое.
Осень разбушевалась вовсю.Осень разбушевалась вовсю. Гудела в щели, выла в трубах, спасения от пронизывающих ветров не было даже в такой теплой и уютной в любое другое время библиотеке. Камины еще не топили — раньше захода солнца топили только на кухне. Вид осенней Олларии в окне урготского стекла действовал как никогда удручающе — словно оборванные, почти голые деревья, тонкие плети-ветви, безжизненные, как сам город. Ракана... Казалось, одно только название нагоняет тоску. Они прогнали почти все хорошее, теплое, красивое, что здесь еще оставалось после бесчинства Манриков и Колиньяров.
Валентин пригубил Вдовью Слезу. Вино было неплохим, хоть и отчего-то горчило. Да, хорошее вино, но и его почти не осталось. Надо узнать, что за урожай. Должно быть, в тот год выпало много дождей. Как и в этот... В середине месяца Осенних Молний в Олларии всегда дождливо, но теперь сырости и плесени многократно прибавилось. Вековой плесени...
Постепенно ледяное вино начало согревать. Холод не ушел, но тепло больше не казалось таким уж невероятным, и герцог решился вздохнуть чуть глубже. Кровь заструилась по венам чуть быстрее, Валентин немного ослабил узел шейного платка. Вдруг вспомнилось, как он все пытался узнать у матушки секрет идеального узелка на платке, и как, наконец, узнал — это было летом, не здесь, далеко, давно...
То лето они провели не в Олларии, и не в замке Васспард — Валентин прекрасно помнил большой летний дом и парк. Именно дом, не замок; не каменная махина, а светлый деревянный особняк, просторная терраса, беседка и пруд. А парк почти что и не парк, а лес: настолько он разросся и одичал. В Придде бы такого не допустили, а в Эпине — запросто.
Сад рядом с домом был полон цветов и каких-то душистых трав — матушка с удовольствием каждое утро собирала букеты и расставляла их по всему дому, а они с Юстином сбегали в парк. Там, в самой чаще, бежал ручей, через который был переброшен ветхий мостик, а над ручьем рос могучий дуб. В нем было даже не одно, а целых три дупла, которые использовались каждое для своей цели. Правда, по деревьям в основном лазал Юстин — ему можно было, он старший, а маленький Валентин смотрел снизу и замирал от страха, когда брат в очередной раз подтягивался на руках и забирался на ветку повыше...
К одной из веток дуба была примотана крепкая веревка, а к концу веревки — палка. За палку надо было хвататься руками, и, оттолкнувшись от ствола или хорошо разбежавшись, пролететь над ручьем, описав круг. Иногда получалось разогнаться особенно сильно, и тогда можно было представить, что ты летишь, раскинув руки. Но пару раз полет прерывался на середине громким «плюх!» - вспотевшие ладони соскальзывали с отполированного дерева, и ты летел прямо в ручей. Хорошо еще, что он был совсем неглубоким в том месте — можно было отделаться промокшей одеждой, иногда — еще и волосами. Но однажды Валентин улетел намного дальше, там было глубже, и мальчик с головой ушел под воду. Плавать он не умел, и кто знает, чем бы все закончилось, если бы Юстин вовремя не выхватил его. Они оба тогда страшно перепугались, и не рискнули показываться дома до тех пор, пока не высохла вся одежда. Сидели на берегу и слушали стрекот цикад, и Юстиниан рассказывал о чем-то, что успел прочитать в отцовской библиотеке, доступ к которой получил в награду за примерное поведение и успехи в учебе.
Валентин вздыхал и восхищенно ловил каждое слово — старший брат был не только умнее, ловчее, сильнее и красивее. Юстин был потрясающим рассказчиком — все, о чем бы он ни стал рассказывать младшим, словно оживало, становилось ощутимым... Его сказки не шли ни в какое сравнение с няниными — они действительно были сказками, а не просто невероятными историями. Даже когда дети сидели ночью в темноте, и Юстин рассказывал страшилки про выходцев, они все равно получались красивыми, волшебными, хоть потом и приходилось успокаивать младших, а самому сжимать тайком руку брата, как доказательство того, что все будет хорошо...
Юстин... В груди поднялось что-то тяжелое и острое, и Валентин торопливо сделал еще несколько глотков Слез. Впервые о смерти он заговорил именно с Юстинианом. Это случилось у того же ручья, когда они строили запруду (журчание воды было непередаваемо прекрасно, чем-то напоминая пение деревенских девушек, когда они все вместе выходили гулять или шли в лес собирать травы). Опуская очередной камень в воду, Валентин вдруг почувствовал резкую почти нестерпимую боль в запястье и, не сдержавшись, закричал. Старший, отбросив свой камень, который до того так долго и тщательно пристраивал, кинулся к Валентину. Боль была такой острой, что все тело младшего пронзил жар, а на лбу выступили крохотные капельки пота.
Причиной столь сильной боли оказался укус осы, коих было очень много как раз рядом с тем местом, куда мальчик пытался приладить свой камень. Боль быстро ушла, но Валентин долго еще не мог успокоиться — на секунду, всего лишь на какое-то мгновение, ему показалось, что он умирает. Страх был настолько силен, что, плюнув на гордость и нежелание казаться еще слабее, он рассказал о нем брату. Но, вопреки опасениям, тот не посмеялся, а прижал младшего себе и сказал, что никогда, никогда не позволит ему умереть.
Валентин плакал, а Юстин гладил его по спине и рассказывал что-то волшебное — про найери, и лесных духов, и далекое Кэналлоа, как будто бывал там сам, и море — пока, наконец, Валентин не успокоился. А потом пошел дождь, теплый летний дождик, который смыл слезы и наполнил лес чудесными ароматами мокрой травы, листьев и ягод... Домой они вернулись позже, чем следовало, но герцогиня, увидев непривычно тихих, держащихся за руки сыновей, не стала их ругать.
Отругали их потом, и за дело, конечно. Ну о чем они тогда только думали? Где были все разумные доводы, когда они вдвоем, не сказавшись никому, отправились пешком в Кэналлоа, взяв с собой только немного хлеба и воды, пару дорожных плащей и — ну не глупо ли — книги? Они ушли рано утром, так, чтобы никто не заметил, сверились с картой, аккуратно перерисованной Юстинианом, и направились на юго-запад... Разумеется, уже через несколько часов они сбились с пути, а к концу дня так устали, что не дошли даже до деревни, а решили заночевать прямо в поле. Развели огонь, съестные припасы кончились на удивление быстро — на утро осталось лишь несколько глотков воды. Потом они долго сидели у тлеющего костра, смотрели на звезды, а Юстин снова рассказывал — об астерах и фульгатах, крылатых эвротах и литтенах. И Валентин спал, устроившись головой на плече у брата, и ему снилось что-то невероятно хорошее и счастливое...
А утром их разбудил Ханс, непривычно угрюмый и сердитый — разумеется, еще днем их хватились, а к вечеру в поиске беглецов были задействованы все слуги, отцовский отряд и жители нескольких окрестных деревень. Когда их привезли, герцогиня спокойно поблагодарила Ханса и остальных, велела сыновьям идти переодеться к ужину и распорядилась подавать. И лишь позже, когда, после благодарственной молитвы матушка обняла детей, Валентин почувствовал, как дрожали ее руки и как неровно было ее дыхание, словно она боялась заплакать. Видимо, и Юстин это почувствовал, потому что потом, когда они ушли к себе, он тихо, но твердо сказал, что больше никогда не уйдет из дома без спросу, и Валентину не даст.
На следующее утро приехал отец, по случайности оказавшийся не в Олларии, как рассчитывали дети, а всего в каком-то полудне пути — матушка не могла не написать ему. И был долгий разговор, и суровые взгляды, и железный приказ каждому не покидать своих комнат неделю. Днем они и правда сидели у себя за книгами, но на вторую ночь ловкий и хитрый Юстин придумал, как по узкому карнизу и крыше пробраться к брату в комнату. И снова рассказывал младшему разные истории — почти до самого утра, а потом... А потом читал ему стихи. Когда Валентин попросил назвать автора, Юстиниан тихо сказал, что все написал сам. Да, тогда вынужденное уединение способствовало раскрытию у графа Васспард настоящего таланта. Потом, когда уезжал в Лаик, Юстин подарил все свои стихи брату; для Валентина они были настоящим сокровищем, он знал их все наизусть, а после смерти Юстиниана так и не смог прочитать ни строчки. Теперь шкатулка с драгоценными листками хранится в комнате Юстина в Васспарде — вместе с еще одной драгоценностью.
Подарки на именины всегда были для Валентина особенно важны, и именно поэтому сам он считал необходимым дарить только то, что было бы достойно и дарителя, и получателя. То есть подарок, в понимании Валентина, должен всегда быть выше всяких похвал. Особенно тяжело было выбрать подарок для Юстина. Ведь у него уже все есть, а то, чего у него еще не было, но он хотел бы получить, маленький Валентин дать ему не мог. За исключением, пожалуй, одной вещи.
В то лето они много общались с жителями Эпине, в том числе и с простолюдинами из близлежащих деревень. Отец, конечно, был бы против, но матушка смотрела на это сквозь пальцы, справедливо полагая, что некоторым вещам можно научиться только на собственном опыте, да и крестьяне эти очень славные люди. Поэтому старшие дети с утра до вечера играли в парке и в деревне вместе с другими такими же мальчишками. И первенство там принадлежало вовсе не тому, кто был богаче или знатнее; уважения мог добиться тот, кто ловчее прыгал по камням, кто звонче пел песни, кто больше мог рассказать о дальних странах или тот, кто обладал какой-либо особенно ценной в глазах мальчишек вещью. У Жано, сына плотника, сорванца года на два старше Юстина, был деревянный меч, довольно неплохо сработанный и весьма впечатляющего вида. Этот-то «клинок» и был предметом всеобщей зависти, не оставив равнодушным и старшего из «спрутиков». Поэтому Валентин практически без колебаний отдал за меч свою аметистовую брошь, которую надевал лишь по праздникам на шейный платок, и которую от всей души ненавидел — та давила на горло и не давала дышать. Жано, конечно, был очень доволен столь выгодным обменом, но и Валентин был по-настоящему счастлив, пусть и пришлось понести наказание за «утерянную» побрякушку. Наконец-то он сможет порадовать брата и подарить ему настоящий подарок! А Юстиниан и правда пришел от меча в неописуемый восторг и не пожелал с ним расставаться, даже когда настало время возвращаться в Олларию...
Рука, держащая бокал, совсем захолодела. Герцог почти залпом допил остатки вина и отвернулся от окна, за которым не изменилось ровным счетом ничего, разве что стало еще тоскливее. Голова отчего-то гудела, хотя никогда раньше Валентин не мучился похмельем, даже если пил гораздо больше и натощак. И слабость, такая неприятная, вяжущая, тошнотворная и... такая болезненная...
Он сделал несколько неуверенных шагов к столу и почти свалился в кресло. Каждый удар сердца теперь отзывался жгучей болью во всем теле, а разум, через назойливые и мутные отчего-то картинки, вдруг пронзило никчемушное теперь понимание — вино... Перед глазами снова всплывали необычайно яркие образы — лес, ручей, лето, и лицо, такое знакомое, родное... Юстин хмурился, качал головой и что-то торопливо говорил, а потом кинулся навстречу — и все погасло.
*****
Ночью небо неожиданно проясняется, теперь улицы заливает ровный, густой лунный свет. Ветер почти стих, и город кажется зачарованным, заколдованным сном и луной. Луна тускло отражается в стекле опрокинутого бокала, в графине с водой, на фамильном перстне. Валентин стоит у окна, обняв себя руками и задумчиво склонив голову набок. На подоконнике лежит листок бумаги, испещренный красивыми, ровными стихотворными строчками. Однажды Валентину дали обещание... не из тех, которые легко выполнить. И, похоже, не обманули.
Северный Цвет., родная, моя очередь говорить спасибо)
С тебя ведь все началось, и продолжится, надеюсь, тоже с тобой 
Согласиться поработать в четыре часа утра (+ час за переведенные часы) - это тоже тянет на подвиг!
Отдельно - восторги за песню, одна из моих самых-самых любимых...
Фэндом: ОЭ
Рейтинг: без.
Дисклеймер: На Приддов не претендую, а особняк отдайте, ибо мой.
Примечание: Когда-то у KoriTora в ходе обсуждения очередных фантазий меня понесло. Ну вот, собственно, результат.
А, да, еще кое-что. _ Scarlett _, на самом деле, это для тебя. Твои прекрасные спрутики) Я тебя очень люблю, солнышко мое.
Осень разбушевалась вовсю.Осень разбушевалась вовсю. Гудела в щели, выла в трубах, спасения от пронизывающих ветров не было даже в такой теплой и уютной в любое другое время библиотеке. Камины еще не топили — раньше захода солнца топили только на кухне. Вид осенней Олларии в окне урготского стекла действовал как никогда удручающе — словно оборванные, почти голые деревья, тонкие плети-ветви, безжизненные, как сам город. Ракана... Казалось, одно только название нагоняет тоску. Они прогнали почти все хорошее, теплое, красивое, что здесь еще оставалось после бесчинства Манриков и Колиньяров.
Валентин пригубил Вдовью Слезу. Вино было неплохим, хоть и отчего-то горчило. Да, хорошее вино, но и его почти не осталось. Надо узнать, что за урожай. Должно быть, в тот год выпало много дождей. Как и в этот... В середине месяца Осенних Молний в Олларии всегда дождливо, но теперь сырости и плесени многократно прибавилось. Вековой плесени...
Постепенно ледяное вино начало согревать. Холод не ушел, но тепло больше не казалось таким уж невероятным, и герцог решился вздохнуть чуть глубже. Кровь заструилась по венам чуть быстрее, Валентин немного ослабил узел шейного платка. Вдруг вспомнилось, как он все пытался узнать у матушки секрет идеального узелка на платке, и как, наконец, узнал — это было летом, не здесь, далеко, давно...
То лето они провели не в Олларии, и не в замке Васспард — Валентин прекрасно помнил большой летний дом и парк. Именно дом, не замок; не каменная махина, а светлый деревянный особняк, просторная терраса, беседка и пруд. А парк почти что и не парк, а лес: настолько он разросся и одичал. В Придде бы такого не допустили, а в Эпине — запросто.
Сад рядом с домом был полон цветов и каких-то душистых трав — матушка с удовольствием каждое утро собирала букеты и расставляла их по всему дому, а они с Юстином сбегали в парк. Там, в самой чаще, бежал ручей, через который был переброшен ветхий мостик, а над ручьем рос могучий дуб. В нем было даже не одно, а целых три дупла, которые использовались каждое для своей цели. Правда, по деревьям в основном лазал Юстин — ему можно было, он старший, а маленький Валентин смотрел снизу и замирал от страха, когда брат в очередной раз подтягивался на руках и забирался на ветку повыше...
К одной из веток дуба была примотана крепкая веревка, а к концу веревки — палка. За палку надо было хвататься руками, и, оттолкнувшись от ствола или хорошо разбежавшись, пролететь над ручьем, описав круг. Иногда получалось разогнаться особенно сильно, и тогда можно было представить, что ты летишь, раскинув руки. Но пару раз полет прерывался на середине громким «плюх!» - вспотевшие ладони соскальзывали с отполированного дерева, и ты летел прямо в ручей. Хорошо еще, что он был совсем неглубоким в том месте — можно было отделаться промокшей одеждой, иногда — еще и волосами. Но однажды Валентин улетел намного дальше, там было глубже, и мальчик с головой ушел под воду. Плавать он не умел, и кто знает, чем бы все закончилось, если бы Юстин вовремя не выхватил его. Они оба тогда страшно перепугались, и не рискнули показываться дома до тех пор, пока не высохла вся одежда. Сидели на берегу и слушали стрекот цикад, и Юстиниан рассказывал о чем-то, что успел прочитать в отцовской библиотеке, доступ к которой получил в награду за примерное поведение и успехи в учебе.
Валентин вздыхал и восхищенно ловил каждое слово — старший брат был не только умнее, ловчее, сильнее и красивее. Юстин был потрясающим рассказчиком — все, о чем бы он ни стал рассказывать младшим, словно оживало, становилось ощутимым... Его сказки не шли ни в какое сравнение с няниными — они действительно были сказками, а не просто невероятными историями. Даже когда дети сидели ночью в темноте, и Юстин рассказывал страшилки про выходцев, они все равно получались красивыми, волшебными, хоть потом и приходилось успокаивать младших, а самому сжимать тайком руку брата, как доказательство того, что все будет хорошо...
Юстин... В груди поднялось что-то тяжелое и острое, и Валентин торопливо сделал еще несколько глотков Слез. Впервые о смерти он заговорил именно с Юстинианом. Это случилось у того же ручья, когда они строили запруду (журчание воды было непередаваемо прекрасно, чем-то напоминая пение деревенских девушек, когда они все вместе выходили гулять или шли в лес собирать травы). Опуская очередной камень в воду, Валентин вдруг почувствовал резкую почти нестерпимую боль в запястье и, не сдержавшись, закричал. Старший, отбросив свой камень, который до того так долго и тщательно пристраивал, кинулся к Валентину. Боль была такой острой, что все тело младшего пронзил жар, а на лбу выступили крохотные капельки пота.
Причиной столь сильной боли оказался укус осы, коих было очень много как раз рядом с тем местом, куда мальчик пытался приладить свой камень. Боль быстро ушла, но Валентин долго еще не мог успокоиться — на секунду, всего лишь на какое-то мгновение, ему показалось, что он умирает. Страх был настолько силен, что, плюнув на гордость и нежелание казаться еще слабее, он рассказал о нем брату. Но, вопреки опасениям, тот не посмеялся, а прижал младшего себе и сказал, что никогда, никогда не позволит ему умереть.
Валентин плакал, а Юстин гладил его по спине и рассказывал что-то волшебное — про найери, и лесных духов, и далекое Кэналлоа, как будто бывал там сам, и море — пока, наконец, Валентин не успокоился. А потом пошел дождь, теплый летний дождик, который смыл слезы и наполнил лес чудесными ароматами мокрой травы, листьев и ягод... Домой они вернулись позже, чем следовало, но герцогиня, увидев непривычно тихих, держащихся за руки сыновей, не стала их ругать.
Отругали их потом, и за дело, конечно. Ну о чем они тогда только думали? Где были все разумные доводы, когда они вдвоем, не сказавшись никому, отправились пешком в Кэналлоа, взяв с собой только немного хлеба и воды, пару дорожных плащей и — ну не глупо ли — книги? Они ушли рано утром, так, чтобы никто не заметил, сверились с картой, аккуратно перерисованной Юстинианом, и направились на юго-запад... Разумеется, уже через несколько часов они сбились с пути, а к концу дня так устали, что не дошли даже до деревни, а решили заночевать прямо в поле. Развели огонь, съестные припасы кончились на удивление быстро — на утро осталось лишь несколько глотков воды. Потом они долго сидели у тлеющего костра, смотрели на звезды, а Юстин снова рассказывал — об астерах и фульгатах, крылатых эвротах и литтенах. И Валентин спал, устроившись головой на плече у брата, и ему снилось что-то невероятно хорошее и счастливое...
А утром их разбудил Ханс, непривычно угрюмый и сердитый — разумеется, еще днем их хватились, а к вечеру в поиске беглецов были задействованы все слуги, отцовский отряд и жители нескольких окрестных деревень. Когда их привезли, герцогиня спокойно поблагодарила Ханса и остальных, велела сыновьям идти переодеться к ужину и распорядилась подавать. И лишь позже, когда, после благодарственной молитвы матушка обняла детей, Валентин почувствовал, как дрожали ее руки и как неровно было ее дыхание, словно она боялась заплакать. Видимо, и Юстин это почувствовал, потому что потом, когда они ушли к себе, он тихо, но твердо сказал, что больше никогда не уйдет из дома без спросу, и Валентину не даст.
На следующее утро приехал отец, по случайности оказавшийся не в Олларии, как рассчитывали дети, а всего в каком-то полудне пути — матушка не могла не написать ему. И был долгий разговор, и суровые взгляды, и железный приказ каждому не покидать своих комнат неделю. Днем они и правда сидели у себя за книгами, но на вторую ночь ловкий и хитрый Юстин придумал, как по узкому карнизу и крыше пробраться к брату в комнату. И снова рассказывал младшему разные истории — почти до самого утра, а потом... А потом читал ему стихи. Когда Валентин попросил назвать автора, Юстиниан тихо сказал, что все написал сам. Да, тогда вынужденное уединение способствовало раскрытию у графа Васспард настоящего таланта. Потом, когда уезжал в Лаик, Юстин подарил все свои стихи брату; для Валентина они были настоящим сокровищем, он знал их все наизусть, а после смерти Юстиниана так и не смог прочитать ни строчки. Теперь шкатулка с драгоценными листками хранится в комнате Юстина в Васспарде — вместе с еще одной драгоценностью.
Подарки на именины всегда были для Валентина особенно важны, и именно поэтому сам он считал необходимым дарить только то, что было бы достойно и дарителя, и получателя. То есть подарок, в понимании Валентина, должен всегда быть выше всяких похвал. Особенно тяжело было выбрать подарок для Юстина. Ведь у него уже все есть, а то, чего у него еще не было, но он хотел бы получить, маленький Валентин дать ему не мог. За исключением, пожалуй, одной вещи.
В то лето они много общались с жителями Эпине, в том числе и с простолюдинами из близлежащих деревень. Отец, конечно, был бы против, но матушка смотрела на это сквозь пальцы, справедливо полагая, что некоторым вещам можно научиться только на собственном опыте, да и крестьяне эти очень славные люди. Поэтому старшие дети с утра до вечера играли в парке и в деревне вместе с другими такими же мальчишками. И первенство там принадлежало вовсе не тому, кто был богаче или знатнее; уважения мог добиться тот, кто ловчее прыгал по камням, кто звонче пел песни, кто больше мог рассказать о дальних странах или тот, кто обладал какой-либо особенно ценной в глазах мальчишек вещью. У Жано, сына плотника, сорванца года на два старше Юстина, был деревянный меч, довольно неплохо сработанный и весьма впечатляющего вида. Этот-то «клинок» и был предметом всеобщей зависти, не оставив равнодушным и старшего из «спрутиков». Поэтому Валентин практически без колебаний отдал за меч свою аметистовую брошь, которую надевал лишь по праздникам на шейный платок, и которую от всей души ненавидел — та давила на горло и не давала дышать. Жано, конечно, был очень доволен столь выгодным обменом, но и Валентин был по-настоящему счастлив, пусть и пришлось понести наказание за «утерянную» побрякушку. Наконец-то он сможет порадовать брата и подарить ему настоящий подарок! А Юстиниан и правда пришел от меча в неописуемый восторг и не пожелал с ним расставаться, даже когда настало время возвращаться в Олларию...
Рука, держащая бокал, совсем захолодела. Герцог почти залпом допил остатки вина и отвернулся от окна, за которым не изменилось ровным счетом ничего, разве что стало еще тоскливее. Голова отчего-то гудела, хотя никогда раньше Валентин не мучился похмельем, даже если пил гораздо больше и натощак. И слабость, такая неприятная, вяжущая, тошнотворная и... такая болезненная...
Он сделал несколько неуверенных шагов к столу и почти свалился в кресло. Каждый удар сердца теперь отзывался жгучей болью во всем теле, а разум, через назойливые и мутные отчего-то картинки, вдруг пронзило никчемушное теперь понимание — вино... Перед глазами снова всплывали необычайно яркие образы — лес, ручей, лето, и лицо, такое знакомое, родное... Юстин хмурился, качал головой и что-то торопливо говорил, а потом кинулся навстречу — и все погасло.
*****
Ночью небо неожиданно проясняется, теперь улицы заливает ровный, густой лунный свет. Ветер почти стих, и город кажется зачарованным, заколдованным сном и луной. Луна тускло отражается в стекле опрокинутого бокала, в графине с водой, на фамильном перстне. Валентин стоит у окна, обняв себя руками и задумчиво склонив голову набок. На подоконнике лежит листок бумаги, испещренный красивыми, ровными стихотворными строчками. Однажды Валентину дали обещание... не из тех, которые легко выполнить. И, похоже, не обманули.
Северный Цвет., родная, моя очередь говорить спасибо)
С тебя ведь все началось, и продолжится, надеюсь, тоже с тобой Согласиться поработать в четыре часа утра (+ час за переведенные часы) - это тоже тянет на подвиг! Отдельно - восторги за песню, одна из моих самых-самых любимых...
-
-
31.10.2010 в 05:54-
-
31.10.2010 в 05:58-
-
31.10.2010 в 11:57злодей...
-
-
01.11.2010 в 22:39Я начинаю читать, ты засыпаешь. Я начинаю восхищаться, ты сопеть. Я реву... ты ЕЩЕ спишь!!!
Когда я наконец залила твой нос слезами, ты таки соизволила пошевелиться. Ага, поморщилась.
)
Мне очень понравилось. Все, а особенно Валентин. Такой, каким я его представляю.
Печальный, одинокий и красивый. И нифига он не холдный! Просто ему никак не согреться)! Вот так!!!
-
-
05.11.2010 в 01:29